Мы долго стояли там, любуясь этим необыкновенным зрелищем,пока мне, наконец, не удалось убедить Джулию пройти дальше по туннелю. Теперьон сразу же вывел нас на поверхность, и мы оказались перед руинами древнегоамфитеатра. Под небом позднего полудня мраморные скамьи, все в трещинах, ирухнувшие колонны оплел вьющийся плющ. Тут и там лежали разбитые статуи, словнонизвергнутые землетрясением.

Выглядело это чертовски живописно. Я думал, что ей этодолжно понравиться, и не ошибся. Мы по очереди усаживали друг друга на почетноеместо и произносили со сцены речь.

Акустика здесь была превосходная.

Потом мы шли дальше, рука в руке, по мириаду троп подразноцветными небесами пока не оказались наконец на берегу тихого озера. Наддальним берегом висело заходящее оранжевое солнце. Справа неярко блестеликакие-то скалы. Мы нашли удобное местечко, где мох и папоротники образовалиестественную подушку. Я обнял ее, и мы долго стояли, и ветер в ветвях деревьевиграл на лютне, а ему контрапунктировали невидимые птицы.

Потом, немого позже, я расстегнул ее блузу.

— Прямо здесь? — спросила она.

— Мне здесь нравится. А тебе — нет?

— Здесь очень красиво. Ладно. Подожди минутку…

Мы опустились на подушку из мхов и любили друг друга, поканас не укрыли тени. А потом она заснула, как я и хотел.

Я наложил на нее заговор, чтобы она не проснулась, потомучто начал сомневаться в собственном благоразумии и в том, следовало липредпринимать это путешествие. Потом я оделся сам и одел Джулию, и поднял ее наруки, чтобы отнести ее обратно на наш берег. На этот раз я выбрал самыйкороткий путь.

На берегу, на том месте, где мы вышли, я положил ее на песоки сам растянулся рядом.

Скоро я уснул.

Мы проснулись только когда взошло солнце и нас разбудилиголоса пришедших на пляж людей.

Джулия села и посмотрела на меня.

— Эта ночь… — сказала она, — она не могла быть только сном,но и явью тоже быть не могла, правда?

— Думаю, что так, — улыбнулся я в ответ.

Она нахмурилась.

— С чем именно ты согласен? — спросила она.

— Конечно с тем, что нам просто необходимо позавтракать, —ответил я. — Пойдем поедим чего-нибудь, а?

— Погоди минутку.

Она положила мне руку на плечо.

— Этой ночью… случилось что-то необыкновенное. Что это было?

— Зачем же убивать волшебство словами? Пойдем лучшезавтракать.

Потом она не раз пыталась расспросить меня об этой ночи, ноя был тверд и отказывался вести разговор на эту тему. Во всем был, конечно,виноват я сам. Не следовало мне вообще отправляться с ней на эту прогулку. И внашей последней соре-споре, после которой мы расстались, этот факт сыграл своюроль…

Теперь размышляя обо всем этом, я осознал вдруг, что дело нетолько в этой моей древней глупости. Я осознал, что я любил Джулию и, что ещехуже, до сих пор ее люблю. И если бы я не придумал этой прогулки или хотя быпризнал справедливость ее обвинений в том, что я был волшебником, она не всталабы на эту тропу, по которой пошла, не стала бы искать пути к собственнойвласти, вероятно, для защиты. И она сейчас была бы жива…

Я закусил губу и заплакал. Потом обошел тормозившую передомной машину и промчался на красный свет. Если я убил свою любовь, то я не былуверен, что не случится обратное.

Скорбь и гнев сжали мой мир и он поддался, но я не хотелподдаваться. Казалось, эти чувства парализовали мои воспоминания о болеесчастливых временах, о других странах и возможностях.

В схватке нахлынувших на меня воспоминаний я потерялспособность смотреть на вещи с различных точек зрения, отчасти потому чтоотбросил целый набор выборов, сузив в какой-то степени собственную свободуволи. Мне самому такое мое свойство не нравится, но после какого-то предела яуже не в состоянии брать его под контроль, потому что тогда у меня возникаетощущение уступки какому-то детерминизму, и это раздражает меня еще больше.

По обратной дуге цикла раздражение начинает подпитыватьпервоначальные переживания и я вступаю в фазу бесконечного самовозбуждения, какколебательный контур. Простой способ выйти из такой ситуации — атака в лоб,чтобы устранить объект-причину. Более сложный путь отличается более философскойприродой и состоит в том, чтобы отступить в сторону, уйти и вернуть себеконтроль над собой. Как всегда, предпочтительнее более трудный способ.

Атака в лоб очень легко может закончится сломанной шеей.

Я свернул, припарковал машину на первом свободном участке,открыл окно и раскурил свою любимую трубку.

Я поклялся не заводить мотор, пока не остыну окончательно. Явсегда слишком сильно на все реагирую. Похоже, это фамильное. Но я не хотелпоступать так, как поступали другие. Ведь это им самим причиняло массунеприятностей.

Такая «все или ничего» реакция на полные обороты, может ихороша, если вам всегда везет, но на этом пути ждет и трагедия, по крайнеймере, опера, если против вас выступает что-то экстраординарное. А сейчас, судяпо всему, речь шла именно о таком случае. Следовательно, я вел себя как болвани дурак, и я повторил это себе несколько раз, пока не поверил.

Потом я попытался прислушаться к своему более спокойному«Я», и оно согласилось, что я и в самом деле дурак, потому что не понималсобственных чувств, когда еще не было поздно и можно было что-то исправить,потому что выдал свои возможности и власть, а потом отрицал ответственность запоследствия, за то, что все эти годы не разгадал особой природы врага и потому,что даже сейчас упрощал грозившую опасность.

Нет, схватить Виктора Мелмана за горло и выбить из негоправду — едва ли бы это что-то дало. Я принял решение двигаться впередосторожно, на каждом шагу заботясь о прикрытии.

«Жизнь — это всегда очень сложная штука, — сказал я себе. —Сиди тихо и собирай информацию. Размышляй».

Я медленно выпустил на волю накопившееся внутри напряжение,и мой мир так же медленно снова вырос, расширился, и в нем я увидел возможностьтого, что П хорошо знал меня и мог построить свой план действий так, чтобы яотбросил сомнения, перестал думать, поддавшись чувствам момента.

Нет, я не стану, как остальные…

Я еще довольно долго сидел и размышлял, потом медленнотронул машину с места.